.:: ИСТОРИИ ::.

Наталья Коляканова: «Я - это крайний случай!»

Беседу ведет Елена Кутловская

Елена Кутловская. Вы окончили и актерский, и режиссерский факультет, зачем вам потребовалось последнее? Вы хотели всерьез заниматься режиссурой?

Наталья Коляканова. Понимаешь, быть все время в зависимости от чужой воли и чужого мнения… для моей свободолюбивой натуры очень тяжело. Я человек своевольный…

Е. Кутловская. А я слышала обратное практически от всех ваших знакомых.

Н. Коляканова. Всех легко обмануть. (Смеется.) Главное, не обманывать себя. У меня сейчас странный этап в жизни… Меня все спрашивают: «Что ты делаешь?» Ничего, сижу и «чищу карму». Осмысляю все свои поступки, слова, намерения. Все, что наработала за свою жизнь в театре и кино. Мне все казалось, что жизнь принесет внезапные дары, а жизнь приносит исключительно пинки под зад… у меня физическое здоровье никудышное. И поскольку оно лишает меня всякой радости жизни, приводит в раздражение и уныние, хочется расчистить все, докопаться до причин своего нездоровья. Вот сижу и копаю.

Е. Кутловская. Столь тщательные раскопки что-то дают?

Н. Коляканова. У каждого по-своему. Люди моей профессии берут на себя столько эмоционального воза, не хочу сказать дряни, поэтому лучше скажу так — актеры берут на себя столько эмоциональной поклажи, нести ее с каждым годом становится все труднее и труднее. Эмоциональные перегрузки чреваты… Я так страстно была привязана к театру! Я ради него могла бросить все — семью, сына, мать. Лишь бы играть эти роли, лишь бы слышать речи Васильева… Кстати, выяснилось, что именно Васильев был моим самым крутым учителем (смеется) и самым крутым мучителем. Он так меня опускал, так долго и тщательно разрушал мою страсть к театру! То есть именно Васильев поддерживал во мне неимоверный любовный жар к сцене, подбрасывая в него поленья, чтобы я горела. И я так горела, так пылала, что в результате возненавидела все, что связано с театром.

Е. Кутловская. То есть теперь сцена для вас — это табу?

Н. Коляканова. Ну, я же работаю над собой. Табу было, когда я ушла с нее!

Е. Кутловская. А почему все-таки произошел разрыв с Васильевым?

Н. Коляканова. Я постоянно над этим размышляю, но каждый раз находится какая-то причина, которая на данный момент всплывает и вытесняет ту, что была за неделю до нее. Когда я уходила из театра Васильева, у меня была на то одна причина, потом мне стало казаться, что другая. Если же пытаться докопаться до основы основ, то реальная причина существует на таком тонком уровне, что ее высказать невозможно, потому что все мои слова будут неправдой в любом случае. «Мысль изреченная есть ложь…» Все, что я попытаюсь сформулировать, будет такой не истиной. Я боюсь тебя обмануть…

Е. Кутловская. Так это же самое гениальное — уметь нечаянно обманывать, особенно если «сами обманываться рады»…

Н. Коляканова. Я все равно боюсь… А может быть, не могу сказать правду, потому что она ускользает? В чем причина моего ухода от Васильева? Моя зацепленность за свои способности? За свою страстность и такое эмоциональное погружение в театральный мир, что я могла играть спектакль со страшнейшей пневмонией. С ужаснейшей температурой! Я так играла и жила каждый день. У меня вообще уже никакого здоровья играть не было. А я все играла, играла и играла. Это такой грех, такой порок — моя безумная страсть! Это неправильно с точки зрения высшей силы, которая нас наблюдает и не велит сотворить себе кумира, равно как говорит: не осуждай, не презирай, не будь высокомерна… А моя профессия насобирала все эти качества, которые и подорвали мое здоровье. Моя физическая немощь и послужила основой для того, чтобы я оставила театр. Я не могла играть спектакль, который должен был ехать во Францию, а Васильев это не понимал. Он хотел, чтобы я играла! Он был уверен, что я приползу и сыграю свою роль при любых обстоятельствах, даже умирая от боли. Для него это было однозначно.

Е. Кутловская. Теперь вы играете в кино. Разве кинороли не требуют таких же эмоциональных мук, как театр?

Н. Коляканова. Я не была к кино так привязана. Я в кино играла для радости! Когда снималась у Лунгина и в «Такси-блюз», и в «Свадьбе» — помню только ощущение легкости и радости! Радость именно от этой непривязанности к кинематографу. Знаешь, как жена, которая изнемогает от ответственности и обязанностей перед мужем, она так измучена, и вдруг у нее появляется любовник, к которому она с радостью бежит! У меня на съемках было ощущение, что я на стороне нашла любовника. Поэтому все, что я там делала, я делала играючи, я ни к чему не была привязана. Хотя у меня нет обольщения по поводу кино — потому что там оказываешься в ситуации, когда тебя выбирают. То есть ты должна, как невеста, сидеть и ждать, пока режиссер предложит роль. А я уже не хочу, чтобы меня выбирали. Я имею право выбирать сама! Может быть, такая установка опять-таки мне мешает, потому что я как бы не позволяю себе быть свободной, я опять начинаю ощущать свою зацепленность за что-то. Сейчас объясню, что я имею в виду. Есть такие актеры, которые настолько ни к чему не привязаны, что им дают крошечную роль и они из нее делают нечто неимоверное! Я тоже делаю это неимоверное, но я себя в этот момент еще и грызу! Как я позволила себе такую роль играть?! Эти мысли лишают меня свободы! Ну что я так надрываюсь? Сыграла — сделала подарок кинематографу (смеется) — и свободна! Я же, вместо этого, начинаю ругать себя - а ради чего, собственно, я такую невеликую роль играю, ради чего я заставила себя эти деньги получить? Наверное, мы все несвободны. И все живем в этом мире так, будто собираемся жить здесь вечность. Мы намерены чуть ли не памятник себе поставить и ради такой грандиозной задачи готовы все вокруг перелопатить, но забываем, что наша жизнь — всего лишь игра…

Е. Кутловская. Я наблюдала за вами много лет, и у меня как-то не сложилось впечатление, что вы собираетесь памятник себе воздвигнуть, скорее наоборот.

Н. Коляканова. Понимаешь, именно в том, что я разрушаю свой памятник, и есть обратная сторона гордыни.

Е. Кутловская. Наташа, но вы же уникальная актриса! Специалисты давно считают вас яркой, блестящей и даже гениальной. Зачем вы так себя бичуете?

Н. Коляканова. Лена, я тебе вот что скажу: даже если у меня есть эти способности, мне их дал Господь Бог… а я их постоянно присваиваю. Я думаю, что это мои способности и я могу ими распоряжаться. А люди, которым даны способности, должны очень осторожно ими распоряжаться. Ты же помнишь истории талантливых людей, которые рано ушли из жизни? Они пришли для какой-то отпущенной им свыше цели, вдруг зацепились за свои способности и сказали: «Это мое пространство». Но ведь жизнь доказала им, разрушив всю их судьбу, что это пространство присвоено ими, потому что оно — высший дар.

Е. Кутловская. Значит, популярность или слава, которыми одаренный человек пользуется, ублажая собственное тщеславие и самолюбие, — тоже грех и прав Васильев, что не хочет работать для зрителя, который требует самоотверженной игры ради самой игры? Хотя мне кажется, что обидно и глупо быть гением только для специалистов. Мне кажется, что нарочитая элитарность — на самом деле замкнутость, которая мешает профессии да и самому человеку.

Н. Коляканова. Вот, этот дефект тоже во мне есть, и я о нем думаю. У меня долгое время была установка, что быть «знаменитым некрасиво». И я стала распоряжаться своими способностями как бы сама для себя, а на самом деле, что здесь некрасивого — пользоваться заслуженной славой. Есть замечательные актрисы, которые не замечают, что они прославлены. Когда я иду зимой по улице — а у меня нет норковой шубы — и встречаю женщин в норковых шубах, я как-то сразу вижу, что идет шуба, а не женщина. А хочется обратного. Хочется независимости от шубы, от славы, от денег, от способностей. Хочется приятия жизненных обстоятельств такими, какие они есть, и всех обстоятельств, а не одного. Кто мне мешал всегда? Сама себе и мешала. Я это осознаю и пытаюсь исправить. У меня недавно была история с Ренатой Литвиновой, которая разрушила мои представления о том, что я обладаю какими-то способностями, и уж тем более некоторое ощущение, будто я гениальная актриса. Произошедшее разубедило меня думать или позволять себе думать, что я могу быть лучше других, хоть в чем-то. Я пришла на съемочную площадку и не смогла сделать то, что Литвинова от меня хотела, потому что у меня было свое представление о том, что я должна делать и играть. Ведь я знаю все, как и что. То есть моя знающая натура потерпела катастрофическое поражение. Рената всего лишь предложила повторить за ней текст, а у меня внутри все вдруг так взбунтовалось! Как?! Это я должна повторить за ней?! Я, Наталья Борисовна, буду повторять с голоса режиссера? А рядом со мной была девушка, которая как ей сказали, так и сделала, и от нее не исходило никакого сопротивления, никакого негатива, только позитив! И Ренате понравилось. Потому что ей, Ренате, было, куда вложить то, что переполняло ее и рвалось наружу. Грубый пример, почему Пушкину нравилась Наталья Николаевна? Была такая пустота, которую можно было заполнить собой… А я пришла уже со всем своим грузом! Литвинова говорит: «Наташ, мне мешает твой профессионализм!» У меня сразу все сбилось… так стало… думаю, а что делать? Она говорит: «Сиди и просто плети косу. И не играй ничего!» А я думаю, как же это не играй? Как говорил один комический актер: «Если я вышел на сцену, то я должен сесть мимо стула». Я же актриса. Я должна играть, то есть сесть мимо стула! И после съемки я долго переживала. А на другой день, после тщательного анализа произошедшего, извинилась перед Литвиновой за то, что не смогла выполнить ее пожеланий, а она извинилась за то, что не смогла работать правильно, за то, что не знает, как работать с театральным актером. Весь следующий день я осмысляла — что же произошло? Почему я не смогла? Ну, сказали «прыгни» — и прыгнула, сказали - «сделай так»! А почему я не смогла это сделать со своим, елки-палки, профессионализмом? Наверное, меня ударили по моим способностям, по моей гордыне, по моему доверию. По всему тому, что накопилось за долгие годы. То есть за долгие годы актерской работы профессия дала мне мастерство, и я к нему так привязалась, что оно стало моей художественной гордостью (смеется), и в итоге, моя художественная гордость не позволяла что-то другое мне делать… То, что не укладывалось в рамки мастерства, профессионализма, в рамки моего понимания высококлассной игры. Это катастрофа! Особенно для творческого человека…

Е. Кутловская. Но вы же абсолютно не конфликтный человек.

Н. Коляканова. Всем так кажется. Я конфликтна внутри! Я стою против всего! Я когда прихожу впервые на съемки, на театральные подмостки, я сразу же встаю в оппозицию… помнишь, у Цветаевой:

Так, наконец, усталая держаться
Сознаньем: перст и назначеньем: драться,
Под свист глупца и мещанина смех —
Одна из всех — за всех — противу всех! —
Стою и шлю, закаменев от взлёту,
Сей громкий зов в небесные пустоты.

И стою, как стена, против всего и всех — против того, как актеры играют, как режиссер говорит. Меня как-то Жолдак позвал в свой в спектакль. И я в таком негативизме просидела у него на репетициях, изнемогая от того, что была против всех и всего! А потом я вышла и сыграла роль, так как я хочу, настояла на своем! (Возмущенно.) На своем профессионализме и мастерстве. Потом все говорили мне: «Как гениально!» А я после этого всего свалилась от физической болезни и лежала как бревно. Я заболела так сильно, что думала — сдохну. Вот чего мне стоит мое настаивание на своем. Вот результат. И это неправильно, понимаешь? Я не имею на это права. Поэтому так болею. Незачем настаивать, мои способности никуда не исчезнут, оттого что есть другая точка зрения, другая манера игры, другое творчество! Нельзя отстаивать свое, нужно допустить и другое, а не хочешь — повернись и уйди, чего ты в это влезла?

Е. Кутловская. Тогда что такое цельность, что такое личность, если не надо никоим образом себя доказывать, если не нужно привносить свои идеи в чужое пространство?

Н. Коляканова. Нужно и можно все это делать, но не надо по этому поводу испытывать такое разъяренное чувство творческой самости!

Е. Кутловская. Но ведь это зависит от темперамента, многим сверхэмоциональность кажется сверхагрессивностью…

Н. Коляканова. Вот у Ренаты темперамент неактивный, она неактивно предлагала мне свою позицию, не кричала. Но у нее была такая же зацепка, как и у меня, поэтому мы и столкнулись. Она так же уверена в своих способностях, как и я, поэтому взялась одновременно продюсировать, режиссировать и играть главную роль.

Е. Кутловская. А вы всегда уверены в своих способностях на все сто?

Н. Коляканова. Конечно! Это мои убеждения, и я их страстно отстаиваю… ценой собственной жизни. Но зачем? Эта страсть губит!

Е. Кутловская. А у Васильева вы были так же агрессивно самостны?

Н. Коляканова. Да! Мы на самом деле были с ним в антагонистических отношениях. Но сошлись на одной и той же зацепке… Сначала любишь и обожаешь какого-то человека, жить без него не можешь, ведь у вас одни и те же мысли, одни и те же планы. Я всегда искала идеальный театр, который представлялся мне в мечтах, и когда встретила Васильева, то сказала себе: «Вот он!» Слушай, то, что я тебе рассказываю, кому это нужно, боже мой?! Как только я начинаю про театр говорить, меня начинает всю сотрясать! Мне кажется, что это не только часть моей жизни, а просто куски мяса моего! Это мучение! А представляешь, что такое для меня смотреть спектакли, которые не соответствуют моему идеалу? Это как будто изнасилование… Чтобы разрушить силу этих идеалов, пришлось использовать много средств, в том числе общение с Анатолием Васильевым. Знаешь, как бывает в жизни: именно тот любовник, который больше всего тебя любит, тебя и убивает…

Е. Кутловская. А может быть, не надо рушить идеалы?

Н. Коляканова. Нужно! Чтобы понять, что ты в этом мире — прохожий… что тебя на экскурсию пустили!

Е. Кутловская. Все мы смертны, но зачем ежесекундно изводить себя этой мыслью? Зачем мешать себе жить ощущением собственной бренности? Есть множество примеров — актрисы, художники, музыканты, которые любят свою популярность, и они нормальные люди, не заносчивые, не сволочные, понимающие недолговечность жизни вообще и жизни в искусстве в частности. Но популярность дает им дополнительный кислород. Они живут в гармонии и с собственными способностями, пусть эти способности минимальны, и с собственной популярностью. И с тем, что жизнь — это миг и вечная игра… Почему бы вам так не жить?

Н. Коляканова. Именно такие актеры являются моими учителями. В том смысле, что доказывают — люди могут быть и такими? Чего это ты, Наталья Борисовна, предъявляешь какие-то особенные, повышенные требования к людям? К искусству? К жизни? У меня нет компромиссов. Я сразу — вот в чем ужас - включаюсь в осуждение, в ненависть. Я не принимаю того, кто играет не так, как мне, Наталье Борисовне, видится…

Е. Кутловская. Ваш репетиционный процесс всегда проходит в таких мучениях?

Н. Коляканова. Я — это крайний случай! (Смеется.) Дело в том, что если мне попадается то, что я реально — физически и морально — не выдержу, я как-то увиливаю. Мое здоровье позволяет участвовать сейчас только в необременительных проектах. Вот у Ренаты я должна была работать всего три съемочных дня.

Е. Кутловская. Интеллект как-то помогает убивать ваши противоречивые и мучительные внутренние ощущения во время творческого процесса?

Н. Коляканова. Это не от интеллекта, а от сознательного осмысления должно происходить. Е. Кутловская. Значит, есть выход из таких кошмарных взаимоотношений с ролью?

Н. Коляканова. Я не к роли отношусь кошмарно. Это от моей страсти к театру, к искусству, от моей безумной любви-ненависти к сцене и к профессии происходят такие мучения. Я сейчас говорю про то, что накопилось. Не про каждую конкретную ситуацию, а про весь тот негативизм по отношению ко всему, что я сделала…

Е. Кутловская. Если меня заставят красить забор, я, может быть, и обижусь, ведь внутри мне кажется, что я должна романы писать. Но постепенно я увлекусь процессом работы и механически уйду от первоначальных мук. Ну и забор, между прочим, покрашу в итоге хорошо.

Н. Коляканова. Я тоже могу покрасить забор хорошо, изначально чувствуя отвращение к этому вонючему забору! Я заставлю себя это делать! Но в результате я буду болеть!! Потому что изначально я отнеслась к этому негативно. То есть заложила в это дело неправильную информацию, понимаешь? Негативную информацию и об этом деле, и о себе. И о мире… Всего лишь посланная мной в жизнь мысль способна разрушить меня. Кажется, это всего лишь мысль… а в ней уже сформировалось твое наказание. И в итоге — болезнь. Вот и всё. То есть надо быть осторожным, прежде всего в мыслях.

Е. Кутловская. Это невозможно, нереально.

Н. Коляканова (с сожалением). Нереально, но стремиться к этому необходимо.

Е. Кутловская. А как же вы с партнерами играете, если они вам внезапно становятся неприятны?

Н. Коляканова. Я придумала для этого одну вещь, отмазку. У Васильева мы все играли в одну игру с определенными правилами, а когда я прихожу на съемочную площадку, то понимаю, что со мной никто не будет обсуждать эти правила. Поэтому я существую на сцене по своим законам. И не обращаю внимания на технику игры моих партнеров. Эта ситуация напоминает отношения террориста и заложника. Террорист произносит активный текст. А заложник слушает. Так и я, зная, что глаза в глаза с партнером по фильму мы ничего не выясним, потому что это особое плетение роли, эту искру общей игры надо долго высекать, я не обращаю внимания на партнера. Эти шахматы вдвоем — сложная, мучительная работа, надо договориться и долго, тщательно какое-то тонкое единение друг с другом выстраивать. А на съемочной площадке один играет в шахматы, другой в баскетбол, а третий в водное поло. В результате я привыкла выстраивать свою роль самостоятельно, вне зависимости от режиссера, от партнеров… Если мне режиссер дает свободу, то мне очень комфортно.

Е. Кутловская. А не назовете этих замечательных кинорежиссеров, которые вам требуемую комфортность предоставили?

Н. Коляканова. Я ведь не снялась ни у Тарковского, ни у Михалкова, ни у Сокурова. И это, конечно, для меня такое расстройство! Кстати, может быть, Сокуров и не зовет меня из-за того, что он профессиональный человек. Зачем ему нужен другой профессионал, который к тому же будет настаивать на своем профессионализме?! Он лучше возьмет с улицы. Вот почему они так любят брать людей с улицы! Потому что те пока не имеют тщеславия по поводу своей профессии, они пока еще в этой профессии никак не заинтересованы. Режиссер выбирает именно того, кто подчинится его фантазии. Режиссеры эту податливость кожей чувствуют. А когда для актера его профессия — всё, источник всей его ярости, и энергии, и вообще жизни… Такая страсть и такие нервы ни к чему режиссеру.

Е. Кутловская. А Васильев? Разве он любил невразумительное ничто, взятое с улицы?

Н. Коляканова. Нет. Кино ведь одноразовое дело. А у Васильева ничего одноразового не было. У него зацепка другая — долго, трудом выстрадать свою причастность к искусству. Ты должен кровью и потом полить свою роль, свое присутствие на сцене. Ты обязан сжечь себя на костре искусства до остатка. И только тогда ты имеешь право быть! Он может довести человека до истерики, вроде бы ничего особенного не говорит, а ты плачешь.

Е. Кутловская. Так где вам легче? От чего вы больше болеете? От театра, где ваш профессионализм необходим, где ваша страсть вызывает всеобщий восторг, или от кино, где никому все это не надо?

Н. Коляканова. Мне кажется, я отработала огромную дозу терпения, находясь у Васильева, но взамен я получила профессию (смеется), которую нигде больше не могу применить! Какое же это наказание! Страсть очень часто разрушает идеал. Любовь бывает такой сильной, что потом начинаешь ненавидеть любимого, любимую… Так у Достоевского. Губительная, невыносимая, всеобъемлющая страсть, которая заставляет влюбленного убить собственный идеал. Театр был для меня такой же страстью, таким огнем, он объял меня всю, а я подбрасывала туда еще топлива, и он горел еще сильнее… И всё — остались одни головешки. Все сгорело… Я сейчас хочу расчистить свое поле деятельности. Хочу расчистить, потому что за всеми моими качествами, за всеми моими грехами не создается будущего. И сегодня я ставлю цель — не сыграть какую-то роль, а создать новые условия для возникновения новой роли. Вокруг меня должно что-то состояться. Небосклон должен быть чистым. Смерть можно считать и наказанием, и облегчением… Я бы хотела уйти от понятия «творчество как наказание». Но пока не удается. Наверное, поэтому нет и новых интересных ролей.

Е. Кутловская. А насколько актер должен подчиняться диктатуре творчества? Чьей-то творческой воле?

Н. Коляканова. Вот «Вишневый сад» Някрошюса. Там Варю играет Инга Оболдина. Инга как актриса, как человек наивна и открыта для Някрошюса, для его творческого хотения. И для творческого хотения другого режиссера… Она никогда не настаивает ни на чем. Она с удовольствием делает то, что ей предлагают. И эта внутренняя открытость дает возможность создавать роли без ущерба для ее личности. Инга бросила в топку Някрошюса все, без остатка… Она подчинилась дрессировке. Не сопротивлялась внутри. И сыграла в результате гениально! Ее Някрошюс обязательно будет приглашать еще, будут приглашать и другие режиссеры, потому что Инга удобна и для себя, и для режиссера. Такие актеры хотят играть всё! И могут играть всё! Посмотри на Чурикову? Она гениальная актриса, но она не зациклена на этом. И на своем профессионализме, в том числе. Этот нюанс незацикленности и открытости очень важен. Всегда важно усердие, с которым актер выстраивает то, что ему предложили, и я сегодня уверена — это гораздо важнее, чем профессионализм.

Е. Кутловская. А как вы думаете, далекий от всякого закулисья зритель видит, что стоит за ролями, как мучается или, наоборот, не мучается актер?

Н. Коляканова. За актером всегда видна его жизнь. Правда, важно, кто смотрит и что видит. Кто-то видит за ролями верхний слой, кто-то видит и второй, а кто-то умудряется почувствовать такую глубину… Человек виден за ролями, понимаешь?..

Е. Кутловская. Когда я смотрела вас в «Свадьбе» Лунгина, я как-то не очень увидела ваши страдания, вашу судьбу, ваш настоящий внутренний мир.

Н. Коляканова. Мне, как правило, предлагают роли, которые к моей сути не имеют никакого отношения. Я их придумываю и делаю… Но есть роли сущностные — сыграть и умереть. И я такую роль в кино еще не сыграла. А вот у Васильева все роли становились мною. Это была часть меня и часть моей жизни. От и до. Ведь одно дело — казаться, а другое дело — быть, становиться тем, что ты придумал. В моей игре не было промежутка, зазора между мной и ролью, кавычек не было… Это все было я и мое. Это была полностью я. В кино я ведь пользуюсь той же энергетикой, что и в театре. Хотя кино не требует такого напряжения, там можно тихо говорить, лицо не напрягать. А в театре, чтобы добыть этот огонь, нужно все сочинить. Действие в театре — это движение психической энергии. Если моя игра не спровоцирована чем-то, не будет пронзать партнера и зрителей — это будет ничто. Все, что я делаю, должно пронзать! Это же не просто я стояла у стены, сказала пару слов, и все заплакали. Это я пронзила своим действием, в свою очередь, мое действие — накал, страсть, внутренняя психическая энергия. И я привыкла этот психический рисунок изначально придумать, выстроить. Я всю роль от начала и до конца продумываю. Я сыграю — и я мертвая, потому что психическая энергия — это как смерч, который ты сама организовала и оказалась в центре него, и в конце спектакля тебе из него нужно выйти живой. А в кино важен просто видеоряд. Часто он вообще может идти без звука. Можно ничего не играть, а встраиваться в этот видеоряд, и всё. Одно дело — делать красивые глаза на экране, а другое — воздействовать психической энергией, которая истекает из этих глаз. Само кино энергетики добивается монтажом, светом, то есть, кроме актера и его игры, очень много других самодостаточных средств.

Е. Кутловская. А что бы вы сказали о Ренате Литвиновой как об актрисе?

Н. Коляканова. В ее игре очень важна ее человеческая суть. Играть она не может, создать психический рисунок не может. Но! Она своим присутствием на экране, своей человеческой одаренностью делает то, чего я добиваюсь другими средствами. Я это присутствие профессионально организовываю. Литвиновой достаточно ее харизмы. А я все придумываю. Я играю роль, а сама по себе я не такая, как на экране. У Ренаты все наоборот. Кинорежиссеру легче взять на роль «голую», но харизматическую вазу, а не того, кто делает из себя вазу, склеивая ее по кусочкам. Рената уже сама по себе такая ваза. Она сама по себе сущность. Она не играет и не собирается ничего играть. А мне любая роль стоит игры, создавания.

Е. Кутловская. Получается, что для актера кино — совершенно не творческое занятие…

Н. Коляканова. В принципе, да. Если режиссер просто использует актера. Кстати. Моя (иронично) художественная гордость тоже против этого восстает, мне не хочется, чтобы меня использовали. И часто я отказываюсь от ролей в кино. И поэтому же меня часто не приглашают на какую-то роль, хотя именно я подхожу на нее… Режиссеры чувствуют мою творческую самость, мою внутреннюю волю. Я ведь существую вопреки всему! Вопреки процессу, потому что вместе с Васильевым я встала в эту позу… И давно нет уже рядом Васильева, нет никакой крыши и опоры, а я все стою и думаю, сколько же мне так стоять? Может быть, все-таки по течению поплыть?!

Е. Кутловская. Так и что же не плывете?

Н. Коляканова (после паузы, растерянно и упрямо одновременно). Вот и не плыву!

Елена Кутловская, КиноАрт

Биография Натальи Колякановой